— Может быть, — не стал спорить Штрумпф. — Но мне от этого не легче. Я должен вернуться и забрать ту вещь. Нельзя ли это как-нибудь устроить?

Мухтель покачал головой:

— Вероятно, на тебе сказываются мои снадобья. Как ты себе это представляешь? Ты хочешь, чтобы я ввел тебе что-нибудь нехорошее, а после спасал? Или, может быть, даже спасать не нужно?

— Отчего же не нужно, — нахмурился Штрумпф. — Я говорю о риске в разумных пределах. Ты видел японский фильм про любовников? Где душат? Он попросил, она придушила — сначала немного, так, чтобы ему понравилось, но тому все было мало, и вот она задушила его насовсем. Вот и мне бы хотелось чего-то похожего, чтобы нырнуть, но сразу же вынырнуть, с трофеем.

— Мы не в Японии, — Мухтель взирал на Штрумпфа с растущей тревогой. — И не в кино. Мы почти в анатомическом театре. Ты хочешь, чтобы я вступил с тобой в любовную связь и задушил галстуком? Я не ношу галстуков, знаешь ли. Всегда пожалуйста, но без галстука ничего не получится.

— И колготок не носишь? Жаль, я так на тебя рассчитывал, — огрызнулся Штрумпф. — Хорошо. А не мог бы ты на минуту отключить свои аппараты?

— Мог бы, но это ничего не даст. Ты думаешь, они тебя лечат? Ошибаешься. Они за тобой наблюдают.

— Ну, выдерни капельницу и вставь обратно…

— Ты положительно рехнулся, — разгневанный Мухтель повернулся к больному спиной. — Я не сделаю ничего подобного. Когда ты выпишешься и отдохнешь в санатории, возьми себе билет в Голландию. Поезжай туда, и там тебя убьют быстро и безболезненно. У них это разрешено. А у нас нет. Моя любовь к эзотерике велика, но не настолько.

Все это Мухтель говорил, отвернувшись от Штрумпфа и делая вид, будто занимается каким-то тумблером, совсем не требовавшим его внимания. Просьба коллеги была слишком дикой, чтобы Мухтель боролся с соблазном — нет, соблазн реален при наличии возможности, но Штрумпф предлагал заведомо невыполнимое дело.

— Тогда оставь меня, — Штрумпф чуть поерзал, поудобнее устраиваясь в постели. — Мне нужно подумать.

Недовольный Мухтель переборол преступное искушение, покинул палату и побежал к служебному лифту. На бегу он поправлял сбившийся колпак и пытался избавиться от сосущего беспокойства: что-то было не так, что-то могло случиться. Добежав, куда хотел, Мухтель нажал кнопку вызова и стал раскачиваться на пятках. Когда захрипели двери, он чуть не упал, ибо успел отклониться достаточно далеко, застигнутый страшной догадкой. Не обращая внимания на обманувшийся в ожиданиях подъемник, он бросился назад. В палате интенсивной терапии его ожидало ужасное зрелище: Штрумпф, успевший освободиться от электродов, иголок и мочеприемника, тяжелой трусцой, совершенно голый и беспомощно грузный, бегал вокруг кровати. Тяжелый живот колыхался в полном отчаянии, лицо посинело, дыхание с клокотанием вырывалось из приоткрытого рта.

— Стой! — Мухтель думал, что ахнул, но вместо этого крикнул кладбищенской вороной. — Что ты делаешь! …

Послушный Штрумпф немедленно сел на постель и начал заваливаться. Мухтель метнулся к дефибриллятору.

— Сюда! Сюда! — звал он, путаясь в аппаратуре.

Штрумпф кашлял, Штрумпф терял сознание.

Мухтель, видя, что дело плохо, плюнул на технику и решил действовать по старинке. В палате уже суетились разные люди, щелкая переключателями, наполняя шприцы, готовя клеммы, заряжая системы для внутривенного возрождения. Мухтель же, уподобившись гейше из недавно помянутого Штрумпфом кино, действительно оседлал бездыханное, расползшееся пузо и начал делать дыхание рот в рот. "Вот, не зарекайся", — подумал он, вспоминая галстук с колготками. Надув застывшие легкие, Мухтель сложил из кистей увесистую птицу и возложил на сердце Штрумпфа; птица стала энергично приседать, норовя переломать ребра. Тем временем подручные уже отводили мертвому руки, погружали в глубокие, похороненные под толстым слоем белого мяса, вены крупнокалиберные иголки; еще что-то делали, и неизвестно, что помогло, но Штрумпф ожил. По черному экрану побежал радостный и легкий зеленый змей; Мухтеля оттеснили, прицелились в Штрумпфа маской. Мухтель, отирая пот, слез на пол и отошел, наблюдая за реанимационным мероприятием.

Через два часа напряженных трудов пациент окреп достаточно, чтобы вступить в переговоры с лечащим врачом.

— Какая же ты скотина, — обратился к нему лечащий врач. — К тебе что — приставить персональный пост? Связать тебя? Ты хочешь меня под монастырь подвести?

— Брось, — слабо вымолвил Штрумпф. — Ты знаешь, зачем я это сделал.

— "Знаешь"! — передразнил его Мухтель и помолчал, напрасно стараясь погасить в себе любопытство. — Ну? — спросил он в конце концов, грубо и с наигранным равнодушием. — Какие успехи?

— Я почти схватил его, — Штрумпф порозовел от волнения. — Он выскользнул у меня из пальцев. Из-за тебя. Ты слишком поторопился меня оживить.

— Извини, — язвительно сказал Мухтель. Его сарказму не было границ. — Больше не повторится. Никакой искусственной вентиляции, перед смертью не надышишься. Ты лучше не томи, ты давай, описывай свое сокровище.

— Круглое, — беспомощно и виновато ответил Штрумпф. — Немножко мягонькое. Верткое. Вывернулось, будто в сито.

— Ну, так нечего пальцы делать на том-то свете, — наставительно сказал Мухтель. — Означает ли это, что ты не успокоишься на достигнутом?

В глазах Штрумпфа образовалось нечто такое, от чего ему стало неловко, как если бы он отдавил лапу верному псу. Мухтель увидел, что Штрумпф готов снести любое унижение, любую насмешку.

— Послушай, — вздохнул Мухтель. — Может быть, тебе хватит рауш-наркоза? После двух клинических смертей я ни за что не поручусь, я иду на безбожную авантюру. Если меня застанут за этим занятием, мне конец. Ты играешь на самых тонких струнах моей души. У меня нехорошее предчувствие. Если раньше я имел дело лишь с путешественниками, которых впору называть красными следопытами, то сегодня я ощущаю себя черным. А ты? Это богопротивные мысли.

— Дело не в названии, — нетерпеливо возразил Штрумпф. — Какая разница, как назваться? Помоги мне, и я сделаюсь твоим вернейшим сторонником. Ты знаешь мои возможности. Мне, может быть, удастся даже выхлопотать тебе специальное помещение под лабораторию.

Мухтель сломался.

— Мы будем эфирными следопытами, — он пошел на компромисс. — Проклятье! Я даже не могу дать тебе на подпись бумагу, чтобы ты расписался за ответственность.

Штрумпф не обратил на его слова никакого внимания.

— Рауш-наркоз не годится, — ответил он с нездоровой уверенностью. — Это не смерть. Дай мне еще побегать или введи какую-нибудь дрянь, от которой у тебя есть противоядие.

Мухтель отмахнулся от глупости:

— Никакой дряни не будет, — заверил он алчущего Штрумпфа. — Пожалуй, от наркоза я тоже откажусь. Гимнастика — вот лучшее средство для души и тела, ты был прав, хотя и действовал по наитию. Что ты предпочитаешь пару раз присесть или один раз отжаться?

План кампании захватил его быстро и легко.

Он оглянулся, устрашившись мысли, что кто-то слышит его слова. Но в отделении было пусто: сестра, понадеявшись на доктора, отлучилась, и ее место, отделенное от коек пластиковым экраном, пустовало. Мухтель настороженно присмотрелся к бессознательной старушке, которая снова сбросила с себя одеяло. Считая, что в отделении пусто, он имел в виду персонал, не заботясь об этой старушке, но в таком опасном предприятии важно все, и он даже приблизился к безнадежному, погибающему существу, склонился над ним и ковырнул ногтем дряблое веко.

— Бог забыл бабку, — подал голос со своей постели Штрумпф. — Не хочет прибрать, мучается человек.

— Да? — рассеянно отозвался тот. — А по мне, так он очень внимательный.

Мухтель вернулся к товарищу и постоял молча, разглядывая его исподлобья.

— Отжиматься надежнее будет, — робко предложил Штрумпф. — Я плохо отжимаюсь.

— Нет, — не согласился Мухтель. — Тебя придется переворачивать, ты застынешь ничком. Это очень тяжело. Знаешь, сколько в тебе весу? Лучше уж ты приседай, прямо на постели. Тогда упадешь на спину, и я успею все сделать.